Часы работы худсовета Довольно нервная пора - Сдают вождевые портреты Все цеховые мастера.

Единственный пока безусый, Как секретарь веду совет

И обобщаю разность вкусов, За протокол держу ответ.

А местные авторитеты, Кому поручен этот суд, За эти важные портреты

Вдвойне ответственность несут.

И чтобы качество портретов Цвело на должной высоте, Седые пять авторитетов Должны до одури потеть:

- Чуточек бы зрачок убавить...

- Чуток в носу поковырять...

- И глаз чуток подвинуть вправо И притушить седую прядь...

И вот по воле коллектива Готовый Кормчего портрет В своей суровости красивой,

Он, как живой, глядит на свет!

Заходит сильно озабочен

Директор наш, скрывая страх - Привел военных двух японцев С портретом Сталина в руках.

На фоне розового солнца Стоял в мундире золотом, Лицом похожий на японца

С нацеленным вперед перстом...

Совет готов от смеха лопнуть, Ухмылки прячет в рукава -

Я посчитал, что неудобны Здесь поясненья и слова.

И, чуть не плача, смотрит хмуро, Как будто в чем-то виноват, Художник скромный Накимура - Военнопленный и солдат.

И офицер, кипя от злости, Иль это показалось мне,

За рукоять слоновой кости Поправил кортик на ремне.

И я шагнул гостям навстречу Со снимком Сталина в руке И одобрительно за плечи Обнял солдата - сан, о кей!

И весь совет единодушно Поаплодировал ему, Художник улыбался грустно, Возможно, понял, что к чему.

И после записей в журнале Мы проводили до крыльца Гостей, что поняли едва ли И оценили до конца,

Что все условности напрасны, И с первой встречи не найти Приемлемых примеров ясных Для новых поисков пути.

И Сталин, светом лучезарным Озолотивший нашу жизнь, Пошел в японские казармы Голосовать за коммунизм!

И мы смеялись всем советом Не зная сами почему,

И править гладкие портреты Уже, казалось, ни к чему...

1953

Древняя Эллада! Здравствуй, Греция! Милая чужая заграница!

Как мечтал, как тайно грезил в детстве я На твоих высотах очутиться.

Как мечтал увидеть Афродиту,

К ней прийти на нежное свиданье - К девочке, всемирно знаменитой, По легендам древним и сказаньям.

Но мечта сбывается не быстро - Любопытство светит, но не греет, Вот уже лысеющим туристом, Средь витрин гуляю я в Пирее.

Трепетно горит иллюминация, И Афродиты сбрасывают платья, Словно ничего и не стесняются Так зовут, зовут в свои объятья!

Мне как человеку, все земное Даже пусть женатому, простится, Только важно чувствовать спиною, Что советский ты и за границей!

Я не ангел в ханжественном нимбе, Все при мне и доллары в кармане; Если боги грешны на Олимпе,

Что же мне себя и вас обманывать.

Простота классических притонов Без привычки смелостью пугает:

Божество в прозрачности нейлона Пострашней, чем девочка нагая!

Но богини мне не по карману, И придется ниже опускаться

К припортовым тусклым ресторанам, Где простые люди табунятся.

Вот они, гречанки, как грачонки, Топчутся в сиртаки ритме зыбком, И одна глазастая девчонка

Смело отвечает мне улыбкой!

Вот ее рука в моей ладони И ведет тропинка золотая

В море, где луна плывет и тонет, Снова над горою возникая.

Быстро обнажаемся, как боги, И ныряем в море без оглядки, И ее мелькающие ноги

Нежно так заигрывают в прятки.

Как дельфины носимся по кругу Над манящей глубиною темной, Иногда касаемся друг друга,

Высекая искорки истомы...

Только вот теперь я понимаю, Что любовь бывает неземная! В небесах какая - я не знаю, Под водой острее, чем земная!

Только эту истину открыл я,

В миг, когда все главное решится, Возникли удивительные крылья

У девочки, взлетевшей, словно птица.

И она растаяла в тумане, Светясь и удаляясь постепенно, Видно, так задумано заранее -

Снова ей сверкать морскою пеной.

Напрасно я до алого рассвета Искал ее в бушующем просторе,

И не было ответа, ни привета, А только волны и чужое море.

Сиял Пирей и музыка гремела

У низких припортовых ресторанов, Казалось бы, кому какое дело

До выходок туристов иностранных...

Внимательный руководитель группы, Лицо, во все подробности вникающее, Сказал, что поступал я очень глупо, Престиж страны преступно унижающе.

Как зовут девчонку, не спросил я, Вмиг уплывшей золотою рыбкой, И забыть решительно не в силах Глаз ее сияющих в улыбке.

А лукавой ей куда бы деться,

Как не скрыться в мифах и преданьях. Увидимся еще! Спасибо, Греция,

И милые гречанки, до свидания!

1965

Турецкие пушки и крылья антенн Приветствуют нас на Босфоре,

Встает Истамбул из-за мраморных стен Миражем над Мраморным морем.

Константинополь, по-русски Царьград, Царил тут над миром когда-то,

И был этот град знаменит и богат И медом, и шелком, и златом...

Сверкающий лайнер советской страны Причален к причалам Галатты,

Где море качало Олега челны

С хороброй дружиной когда-то.

И нам выдаются загранпаспорта, Чтоб выпустить нас за границу

По длинному трапу к условным вратам Нестройной цветной вереницей.

И турки глядят напряженно на нас, Веселых посланцев соседа, Наверное, помнят незримый запас Недавней военной победы...

- Салам вам, турки! Алла акбар!

- Велкоммен, салам, - отвечают. Автобус везет на Стамбульский базар К дешевым лепешкам и чаю...

Шофер тормозит у пылающих роз На площади, полной тюльпанов,

- Невольничий рынок, - от пролитых слез Печально струятся фонтаны...

Остатки величия прошлых веков - Обломки низвергнутой силы

Лениво вставали над ржавью оков И помощи как бы просили...

Ужели забыт византийский визит Российского дипломата?

Иль просто украден тот царственный щит, Прибитый к воротам когда-то?

В пыли антикварной отыщутся здесь Безносые боги Эллады

И римской эпохи монетная смесь - Все то, что сейчас мне не надо!

Здесь целые свалки чужого добра - Трофеи удачных набегов,

Но видно, еще не настала пора Баллады о вещем Олеге!

И так неохватна истории даль И неоцененность событий,

Что душу хватает обиды печаль За груду веков позабытых.

Меняется все! Изменяясь, течет От штурма до злого набега

И множится тот исторический счет, Оставленный князем Олегом!

Правда легендой в столетьях встает - Так было всегда и вовеки…

Но нужен ли ветхий нам тот анекдот, Как правда о вещем Олеге?

Какой же прибить мне здесь сувенир, В священном Софийском соборе, Ярко светящий за дружбу и мир

Над Черным и Мраморным морем?

Эгейское море, 7 октября 1965

Даже ночью душно здесь и жарко Ни заснуть, ни искупаться в море; Лишь под утро свалится подарком Час прохлады в розовом просторе.

Мне приснилась золотая рыбка, Море было утром темно-синее У песчаных берегов Египта

С белокрылой кружевною линией...

Кто бы не пошел на зов прибоя, К парусам, что в золоте рассвета?

Если так, как в детстве, беспокоит Безответность в поисках ответа!

Не придет, я знаю, золотая,

Не блеснет хвостом на гребне вала, Но обычность жестко отметая,

Сердце о чудесном тосковало...

Что бы взял у этой рыбки милой

На свободу в море мной отпущенной? Мне всегда чего-то не хватало,

Порою даже самого насущного...

Что же взять, что рыбке по карману? Не дворец из драгоценных камней, Не шелка с персидским караваном, Не ларец с морскими жемчугами...

Так мое желание всесильно, Что явилась рыбка из прибоя.

- Всё могу я, прикажи, мой милый, И предстанет чудо пред тобою.

Ты любое первое желанье

Выскажи, что в сердце вспыхнет ярко, В честь необычайного свидания Сбудется тебе оно подарком!

И мелькнули белые березы, Что стоят над речкой Бирюсою,

И в туманах, и в кристальных росах Над холодной быстрою водою.

Вот так чудо! Только за морями

Обретаем мы тоску по дому - И приснится яркими цветами

Тусклый берег, с детства мне знакомый.

1965

Бушует свадьба, и цветы, как пену, Качает вальс на радостной волне... И обновленье зреет постепенно

И холодком сжимается во мне.

Невеста в белом лебедином платье, Жених, как ворон, важен и смущен. Подарками увенчаны объятья

И добрые слова со всех сторон.

А на столе - как на восточном рынке, Хотя убогость властвует кругом;

И гости в тесноте, зато в обнимку, Заняли, как автобус, этот дом...

Народ лихой - питомцы общежитий - Готовы танцевать в огонь и дым.

Отпраздновать значительность события И пожелать везенья молодым...

Я приглашен среди гостей почтенных, Легко играю ручкой костыля

И чувствую себя как украшенье Или воскресный лист календаря!

А песня, что обрушилась волною, Ласкает души и уводит вдаль,

И незаметно сеет надо мною Осеннюю прозрачную печаль.

Я пью за вас, счастливая невеста, Гостей, приятных сердцу моему;

Еще я пью за то, что мне известно, Мне одному и больше никому...

Но, может быть, случится исключенье, И из мечты несбыточной придет

Та девочка из давних сновидений, Что мучили меня который год!

Но знаю я, что мне ничто не светит, Хотя весельем буйным окружен,

Но, может быть, что за морями где-то И существует эта связь времен....

Красавиц поселковых и нездешних Затмила неожиданно одна,

Вспорхнувшая сюда из русских песен, Несчастная персидская княжна…

Покой и взрыв таит ее осанка, В глазах моя судьба отражена -

Праправнучка персидской полонянки Стеснительно румяна и нежна!

И я, чуток на Разина похожий Порывом необузданным своим,

Решил хмельной, что нет её дороже, И солнце светит только нам двоим.

Сомкнутся вдрызг граненые стаканы, И снова песня душу захлестнет,

И юбки превратятся в сарафаны, И устремится в небо хоровод...

Закружатся калина и малина,

И к проруби кратчайший путь ведет, Пока придет в кольчуге князь былинный И всем старухам молодость вернет...

И я ушел от шумного застолья, Туда, где лес вторгается в поля. Всего дороже атаману воля

И милая бескрайняя земля!

Но от себя в тайгу не убежать мне, Торжественно-светла моя печаль.

Я буду жить до следующей свадьбы И сны цветные видеть по ночам...

Не ветер ли усталый взор туманит, Но верю я пока своим глазам -

И вижу, как по розовой поляне Та девочка шагает по цветам...

Сезам! Исполни волю атамана, Пускай ко мне приблизится она! И вот она стеснительно румяна Передо мною, как заря ясна!

Теперь я знаю, что такое счастье И где оно гуляет по лесам,

И я готов, как в юности, влюбляться И снова верить в сказки-чудеса.

В душе моей чужое счастье скачет, Волнует кровь бунтарскую во мне...

Но я свою последнюю удачу Пожалуй, не пожертвую волне.

1972

Еще я с вами незнаком,

Но где-то вас я раньше видел. Войдите в дом!

Мы здесь живем

И в тесноте и не в обиде!

Здесь собрались мои друзья, И многих я в лицо не знаю, Но их заботы знаю я

И голоса их понимаю... Здесь нары им построил я От пола и до самой крыши, Отвел места моим друзьям, Кому внизу, кому - повыше.

Гомера подарили мне,

Я старца посадил под крышу;

Он и по возрасту вполне,

И по трудам других повыше, Но он оттуда спрыгнул сам

На полку первую от пола... И тут случились чудеса

И все капризы произвола!

Вергилий с Данте обнялись, Отбросив напрочь двери ада, И на ступеньку улеглись

Над толстым томом «Илиады»...

Но где же Байрон? Пушкин где? Должны быть здесь, с Хайямом рядом, Но я не вижу их нигде -

Нарушен кем-то мой порядок.

На головы, на плечи им

Взлетели те, кто легче весом, Чтобы обложкам их цветным Маячить в высоте небесной...

И я подумал сгоряча,

Что высота - удел талантов, Превознесенных на плечах Своих низвергнутых гигантов...

Кто разберется, что к чему В угаре сладкого величья - Не мне по чести и уму

Давать им номера и клички!

Перед Всевышним мы равны, И в этом наше утешенье,

И лично чьей-то нет вины,

Что не сложились гены в гения. Мы братья все и тесен мир,

А в жизни сложно все и просто - И имя выдано Шекспир

Актеру маленького роста...

Возможно сбудется в веках Порядок мой в разделе славы, И будут в классиках сверкать И Евтушенко с Окуджавой!

1994

Сердцем едины, мы - непобедимы, и во славе былинной мы трижды едины! Мы топчемся в круге вакхической песни, пиная друг друга, куражимся вместе.

В пылу вдохновенья хмельного угара, мы есть проявленье особого дара!

Заломлены руки, истоптаны ритмы, и так круг за кругом должны повторить мы. Забывшие веру, оставшись без цели, мы тут же без меры запили, запели. Запели с оглядкой, без текста и слуха, о вечной загадке российского духа. А годы проходят ватагою тесной - мы дружно исходим в вакхической песне. Уверены в вере мечты первобытной, измерены мерой копытного ритма;

в испытанной песне испытаны глотки, стаканами хлещем российскую водку; и слава недаром, что лучшая в мире - крепка перегаром

российских трактиров.

С крутого похмелья мы после попойки недружно качаем ладью перестройки. Мы даже согласны на малую гласность, хотя и за нею

таится опасность!

Похмельная скука вакхической песни, но сцеплены руки,

хоть лопни, хоть тресни - не выйти из круга вакхической песни...

Хмельные мы вечно, вконец одичали,

и так - бесконечно, и так - без начала. Мы в песне сгораем самозабвенно, друзей поминаем мы всех поименно - уставших,

упавших, о славе мечтавших и почестей ждавших, все силы отдавших вакхической песне. А вы не устали скандировать разом:

да здравствует Сталин, да здравствует разум!? И так - хороводом -

так славно все спелись, что тихо уходим без хлеба и зрелищ.

И светлое завтра прощается с нами - заря коммунизма сгорает в бедламе.

Там, впереди, ненастный океан, Незримый символ двух Америк, А мой костёр, терзающий туман, Неярко освещает этот берег.

Напрасно от себя я уходил

Через державы, реки и границы И растерял тепло последних сил,

Но не сумел от прошлого отбиться.

Товарищи, забытые вчера, Таинственно выходят из тумана, Боязненно садятся у костра,

Оглохшие от гула океана.

Привет вам, отошедшие друзья, Подельники беспутной нашей жизни, Убитые и проклятые зря

Бунтующей в агонии Отчизной.

Нет, не прекрасной Родиной моей,

А сворой дураков, пришедших к власти, Не ставших ни сильней и ни добрей

Перед стихией общего несчастья.

Чего же вы хотите от меня, Отставшее от века поколенье,

Я не могу, как прежде, вас понять, Но быть обязан с вами откровенным.

Вы не смогли Америку закрыть, Вам не хватило мужества и веры Достойно пережитое испить

И осознать, как истину, потерю.

И адресован вечный вам упрёк - Что сталось ныне с гордою Россией, Что ваш неисторический урок

Топорщится ещё в наглядной силе:

Афганистан, Ангола, Сомали -

Кого вы приласкали словно братьев,

Но до сих пор ослабить не смогли Кровавых войн и нищеты объятья!

Чего же вы хотите от меня, Покинувшего Родину до срока, Где не хотели, не смогли понять

Меня в веселой должности пророка.

Вам непонятна временная связь

Прожитых лет с ненаступившим временем, Где вы полезны, только становясь

Чужих культур дешёвым удобрением.

Я не хочу такую связь времён,

Когда я шпалой должен лечь в болото, Навеки быть опорой схоронён

Под пьедестал святого сумасброда.

Навряд ли я к Америке примкну, Объявленной страной земного счастья, Где ныне правит электронный кнут

И горький пряник долларовой власти.

Когда вы завтра возвратитесь в ад, Накормленные супом коммунизма, Пусть доктор Маркс организует в зад Вам каждому классическую клизму!

- Сочтёмся славою, - сказал пророк. Мы не жалели живота и силы, Хотели как бы лучше, видит Бог,

Но, как всегда, неважно получилось.

Горят костры, подобно моему,

На берегах мятежных континентов, И кто-то ждёт и проклинает тьму

И беспредел текущего момента...

1995

Здесь, над Турой, обычно в декабре,

И звездный ковш струится над слияньем Одетых в лед больших таежных рек.

Сидим на льду на шкурах в теплом чуме Над прорубью с отметкой непростой: Сливаются здесь воды Кочечума

С Тунгуской - эвенкийскою рекой.

История навряд ли восстановит Фамилии на свалке забытья,

А были мы - писатель Устинович, Мешков-художник, Увачан и я.

Не тот стрелок, а секретарь партийный - профессор всех немыслимых наук;

За прорубью недвижные следим мы, Сомкнув плечами над водою круг.

И яркий луч от фары самолетной Пронизывает глубину до дна - Подробности секретности подводной, Где каждая песчинка нам видна.

Рыбешки, что по-местному помене, Острожены и спрятаны в снегу.

Мы ждем визита главного тайменя И наготове держим острогу.

Не все, а чей удар сосредоточен, Чтоб укротить подводного царя. Единогласно и без проволочек Цареубийцей был назначен я.

Слежу за тихим продвиженьем тени, И вот, уже и голова видна

Большого камуфляжного тайменя Недалеко от каменного дна.

И мой удар с учетом преломленья Сквозь воду проходящего луча -

И яростные выплески тайменя О древко, что прижато у плеча,

И остроги стальной о камни скрежет, И кровь, и муть, взвихренные на дне... Но судороги сильные все реже

В тревожно непроглядной глубине.

Еще момент, и запетленный тросом, Таймень выходит мирно из воды - Длиннее шага от хвоста до носа, Полшага в поперечине груди...

Мы рады неожиданной добыче! Быть празднику и танцам над огнем,

Хоть отменен как вредный тот обычай, Он в памяти народа сохранен...

Так быть сему! И срочно спирт разводим С кусками льда холодною водой.

Мы исключаем танец в хороводе, Зато мы пошаманим над едой!

К такому необычному застолью -

К замерзшей рыбе, строганой повдоль - И хрен с горчицей в уксусном рассоле, По вкусу сахар, сок лимона, соль...

И первый тост почтенного хозяина За нас, гостей, слетевшихся сюда... Второй мы пьем за Васю Увачана! (У нас примерно равные года.)

Хозяин чума снова просит слова, Пытается по стойке прямо встать,- А жаль, что нет товарища Хрущева, Придется завтра молнию послать,

И пожелать ему хорошей злости - Всю свору карьеристов разогнать,

Нормально ездить за границу в гости, Ботинком никому не угрожать,

И прекратить бы с кукурузой глупость,

Крестьянам дать исконные права, Глядишь, и процветание наступит Крутым подъемом года через два!

Но чтоб идея овладела массой - Поближе быть к народу своему

И перестать людей делить по классам, Создать почет таланту и уму!

А сроки наступленья коммунизма, Как шутку неуместную слегка,

Как метод утвержденья нашей жизни, Он выдал, как рассказ на дурака!

- Так за Никиту!

- выпили мы стоя,

И треснул лед, как выстрел за стеной; Чтобы себя немного успокоить,

Я выглянул на воздух ледяной.

И никого. Ни огонька, ни следа,

Лишь гул теченья где-то подо льдом

И шепот замороженной беседы, И звук стакана в чуме за столом...

Как будто ничего и не случилось. Ну, выпили, за рыбу принялись, Но скрытая волнующая сила Напористо входила в нашу жизнь.

Казалось, улетучились все боли, Осевшие остатками в груди,

И незнакомый призрак доброй воли Наметился звездою впереди!

Как хорошо читать перед друзьями В классической немеркнущей красе

Тот пушкинский нерукотворный «Памятник», Где поименно названы мы все!

Приходит время собирать нам камни, Смотреть вперед с оглядкою назад, Чтоб по ошибке нашими руками Дорогу не стелили снова в ад.

Проходит все. Прошел и этот вечер. Не все, что мы задумали, сбылось... Иных уж нет и странствуют далече, Кому общенье с жизнью удалось.

И больше не случилось нам встречаться В неповторимом дружеском кругу...

Но помню миг несбыточного счастья, Мороз и эвенкийскую тайгу...

Красноярск, 1959

Влачит избушка Беркутянка Свой озорной столбовский век На темной брошенной полянке, Как старый лишний человек.

И как спина прогнулась крыша, От старости слезится пол, Голодные лесные мыши

Засеяли немытый стол.

Заброшенность такая всюду Тут приютилась навсегда - Былого скромного уюта

Не сохранилось и следа.

И разве только сердце помнит И выдаст образы живых,

И скалолазов, мне знакомых, И альпинистов удалых.

Здесь Абалаковы пивали У Каратанова чаи,

Но фотографии едва ли До нас их лица донесли.

И поднимала наши флаги На все вершины на века - И Люды Зверевой отвага, И авантюрность Беляка...

Да пусть простит, кто не помянут, Достойный лавров золотых,

Рискованный Борис Абрамов В ряду Нелидовых лихих,

И чтоб компанию не портить, Забрал рюкзак и был таков

Неоцененный мастер спорта Ничуть не пьющий Светлаков,

И обывателем обруган, Свою солидность не блюдя, Незаменимый график Руйга Индейца корчил из себя,

И верещал и улюлюкал На всю столбовскую тайгу

Ничуть не хуже Чингачгука, Внушающего страх врагу.

Да мало ль было интересных И слов, и выдумок лихих - Гремели бардовские песни Отличные среди плохих.

Красавиц здесь прошло немало, Что сборная Сибири всей -

И Анна Манская блистала Неотразимостью своей!

И выходили, как из сказки, Косули из глухой тайги, Наученные без опаски Брать подаяние с руки.

И вот... На самой той поляне, Перешагнув через года, Стою в плену воспоминаний, Слезу глотая иногда...

И камерой своею занят, Запечатлеть вот этот миг Стремится Юра Устюжанин,

Закрыв ладонью солнца блик. Увековечить нас желая, С бригадою своею всей Приехал Миша Николаев С аппаратурою своей.

Машиной времени и скоростей Мы в лик святых занесены

И вывешены над историей На обозрение страны,

Но словно мученики грешные, Не примем мы души покой, Пока играют грозы вешние Над красноярскою тайгой.

И не удержат электронные Дискеты наши имена,

И исторические хроники Уже заполнены до дна,

И не прописаны во времени, Мы вновь окажемся в тайге, Отверженные, словно демоны Забот суетных вдалеке;

И здесь, на солнечной полянке, Где к небу тянутся цветы,

Мы восстановим музеянку, Как воплощение мечты!

Когда же мы уйдем отсюда И память ветры распылят - Сюда придут другие люди И снова все начнут с нуля!

Куда не долетают птицы И где Макар телят не пас -

Такому надо же случиться - Послали непутевых нас.

Вчерашних школьных хулиганов, Мотавших малые срока,

На голый берег океана

На летний выгон для зека.

Была кормежка и работа, Сказать - лежачего не бей. И круглосуточно свобода,

Хоть песни пой, хоть водку пей!

Был спирт НЗ неразведенный На всякий случай, про запас - Кто заболеет ли, утонет,

Или умрет, не ровен час.

Но все же главное не в этом - Признаться стыдно, что любовь Нас захлестнула этим летом

До злой тоски - из носа кровь!

Смешно, а надо же случиться, Начальник - женщина у нас, Почти старуха - лет под тридцать, С холодным блеском синих глаз...

В своем неженственном наряде Она прекрасною была,

Но под ее железным взглядом Любовь под корень залегла.

«Сей берег каменный приярный» Мы уточняем двести лет -

Российские крутые парни,

Кому не страшен пистолет...

Но мы робеем перед женщиной, Что с пистолетом на ремне.

Царицею, никак не меньше На той поре казалась мне...

Я был назначен бригадиром, Такого не забыть вовек,

При инженере-конвоире Счастливый в доску человек!

Науку голыми руками

Мы здесь творили день за днем - Мы в пирамиду клали камни

Втроем, а то и вчетвером.

И здесь над тундровым простором На самой дальней широте

Вознесся тур над серым морем В монументальной красоте.

Начальница собственноручно Установила наверху

Прибор космически закрученный, Похожий на моржовый клык...

Простите за подмену слова - К убогой фене не привык, Хотя рисковый и фартовый Качает моду мой язык!

Какое важное значение Веками обретет сигнал

Для всей земли и для Вселенной Я примитивно представлял:

Геодезистам знак - сигналом, Для мореходов - маяком,

А для меня на мысе скальном Всегда манящим светлячком...

Мы в это тягостное лето Узнали, что душа поет...

Что каждый может стать поэтом И быть любимым в свой черед.

Какою дьявольскою силой Она околдовала нас,

И нежностью объединила

В тот долгий незакатный час.

Но все же злая безнадежность Росла у каждого в груди,

И первая скупая нежность Цвела разлукой впереди.

Мы знали, что она скучает По дому и семье вдали,

И плачет под рыданья чаек, Чтоб мы услышать не могли.

Она стояла у причала

И словно слышала вдали Волну особого сигнала

С далекого конца земли.

Наверное, за морем кто-то Ее так огненно любил,

Что на рассвете до работы

Вот так же к морю приходил.

Кончалось северное лето, Завершена работа в срок,

Мы унесли по белу свету Любви нерадостный урок.

Но если б нас позвали снова По жесткой северной весне, Мы были к подвигу готовы И от любви сгорали к ней...

Потом поэт высокопарный Со всесоюзной высоты

О нас сказал: простые парни Семидесятой широты...

Сумасшедший сегодня улов, Даже сердце с испуга устало -

Семь тайменей по двадцать кило - Такого вовек не бывало.

На камень бы лечь и вздремнуть, Не искать у удачи предела.

Если правде в душу взглянуть, Мне везенье уже надоело.

Хватит рыбы на всю братву И домой по штуке придётся, Удержаться бы на плаву

Над корчаги* бездонным колодцем.

- Давай, Василич, кидай, - Напарник кипит от азарта,

- Взялся играть, так играй, Оправдай доверие фарта.

И я снова кидаю блесну

В бурун, что у чёрного камня, И леса натянулась в струну

И звенит у меня под руками.

В слиянии строптивых рек

На разной твёрдости породах

Течением за долгий век Сработаны водовороты.

Бездонная их глубина

Влечёт под воду завихреньем. В провалах каменного дна Противоборствуют теченья.

Случайно схвачен глубиной Рыбак, поверивший в кончину, Бывает выброшен волной

Великой милостью пучины.

Видно, крепко матерый засел

И, как демон, взлетает на воздух, Я лесу затравить не успел -

Среагировал слишком поздно!

И, сверкнув красноватым хвостом, Таймень драпанул на свободу, Мой напарник открытым ртом

Ловит воздух и пенную воду.

- Отбить тебе руки, мудак, - Прости за уместное слово, Но иначе нельзя никак, - Пахана прошляпить такого!

- Хва-атит! - прошу я в ответ, подсечка требует силы,

и резкости нужной нет - усталость удачу скосила!

- Ну ладно, тащи рюкзаки и выведи лодку за камень,

во-он - чёрный посредь реки, оттуда двумя гребками.

Прими неожиданный риск, влети на вершину вала,

а там левее держись,

чтоб корчага струёй не достала.

Напарник доволен собой, Он уверен и верит в удачу:

- Не бойся, старик, я с тобой, мой фарт пятикратно оплачен.

Ты садись на весло впереди, носу с гребня не дай свалиться, не удержишь - того и гляди,

нам в воронке как раз очутиться!

- Ну а если, а если беда?

Нас затянет взвихрённый омут…

- Такому не быть никогда,

но на всякий случай запомни:

С корчагой зря не борись,

задержи, сколько можешь, дыханье, и послушно закручивай вниз

до камня ногами касания.

А там, как таймень, возле дна устремляйся вниз по течению,

из подводного плена волна

тебя вынесет к солнца свечению - Это если тебе повезёт!

- Спасибо, я слышал про это, но я вижу, что водоворот

нас прихватит по всем приметам!

- Ты не каркай, я сам на корме, а это что-нибудь значит.

За мной и всегда при мне весёлая девка - удача!

Нос на выход! Взревел мотор, Но, дважды чихнув, захлебнулся, Мне держать теченья напор

До последнего стопора пульса.

Но теченье сильнее меня -

Мы сползаем в объятия смерти, Ничего не могу предпринять Против страха и злой круговерти!

Мой напарник терзает движок И скрывается молча в корчаге, Он настойчиво бился, как мог,

До последнего, может быть, шага…

Лодка, сильно вздымая нос, Отряхнула меня в воронку И удушливый вихорь понёс

Меня ружьям и рыбам вдогонку.

Я вспомнил школу и мать И в белых ромашках поле, Хотелось пить и дышать,

Но грудь разрывало от боли…

Струя закружила меня,

И холод вторгается в уши,

Но я слышу, что камни звенят, Наполняя унынием душу!

И время куда-то ушло И обо мне позабыло…

Напарнику, знать, повезло -

Везучий, наверное, всплыл он.

Но мне теперь всё равно -

Выдох в груди не сдержать мне. И свет проникает на дно

И звенят золотистые камни.

Обидно сейчас утонуть, Нащупав ногами камень, И мне удаётся шагнуть На берег чужими ногами.

Но воздуха мне не глотнуть И непосильная тяжесть

Медведем ложится на грудь И мысли виденьями вяжет.

Возможно, я тут же заснул, Хоть тело болело и ныло, И кто-то мне в ухо шепнул:

- Фраера жадность сгубила…

Оглянулся, кругом - никого, Рука потянулась за пояс… Напарник, скорее всего, Подкрался ко мне, беспокоясь…

Иль блазнится удача его, Ещё не оплачена мною? Иль себя не узнал самого, Шептавшего за спиною…

Холодок пополз по спине, Хоть в реку бросайся опять!

Страшно в корчаге не было мне, Боялся я только за мать.

Преодолев тайфун тошноты, Смирился я в благости сна:

И птицы кричали, и пели цветы И фраза стучала одна:

- Идущий вперёд наперёд не хвались, С чужого средь грязи - коня,

С жадным в лодку одну не садись, На зеркало не пеняй…

- Совесть, не надо со мною играть - Живу я с тобою в ладу…

В беде мне первой вспомнилась мать, Напарника другом не мог назвать, Случится - в разведку пойду…

И завтрак, и ужин могу отдать, Если надо - даже врагу.

И холодной корчагой себя испытать Раз в году я, пожалуй, смогу!

Вершины скал тревожат небо И завихряют облака,

Который год, как здесь я не был, На этих глянцевых снегах...

Здесь все до боли мне знакомо, Как в повторяющемся сне,

Как сладкий дым родного дома, Как белый свет и синий снег.

Здесь можно слушать бесконечно, Свой гулкий пульс зажав рукой,

Как под ногою бьется вечность Во льдах клокочущей рекой.

К Ее Величью причаститься -

В ладони взять прозрачный вал - И я рискую опуститься

В зовущий таинством провал.

Здесь так величественно тихо, Что время двигается вспять, Чтобы к истокам возвратиться И пустотою снова стать.

Тряхни, гора, седой макушкой -

И лед сомкнется надо мной, И век мне вековать в ловушке С самим собой и тишиной!

Здесь отступает чувство меры. И нет начала и конца,

Но сердцем принимаю Веру Во всеприсутствие Творца.

И верится в возможность чуда, Что солнце я увижу вновь,

И вечные со мною будут Искусство, слезы и любовь!

1972

Властитель поднебесной выси, Купаясь в яркой синеве,

Парил он гордо, словно вызов Стрелку удачливому мне…

Да видит Бог - я не завистлив - Подвластны мне добро и зло. Прости, орел, случайный выстрел В твое могучее крыло!

Как бы споткнувшись и повиснув, Хватая клювом синеву,

Крутой спиралью шел он книзу И рухнул в жесткую траву.

Глазами, желтыми от гнева, Смотрел он яро сквозь меня В свое покинутое небо,

Судьбу превратную кляня.

Густая кровь едва сочилась С его пробитого крыла,

Но протестующая сила

В неравный бой его звала.

Взлетел и на спину отпрянул, Сбивая крыльями цветы,

И порывается упрямо Начать атаку с высоты.

В секунду страха и бессилья Роняет лук моя рука -

Орла распластанные крылья Пытаюсь бросить в облака.

Но умер он в полудвиженьи, В порыве позднем улететь. И принял я как искупленье

Кровавый плен его когтей.

Тупая зависть миром правит - Добычи жаждает стрела.

Случайно роковой забаве Судьба подставила орла!

Преступник, обращенный в камень, Приговорен в людской молве - Стою безглазым истуканом

С орлом седым на голове…

Добро и зло, не умирая, Идут вдвоем через века:

В степи, что без конца и края - В просторе синем, как река…

1985

Я честный бой благословляю - Пускай рассудит нас дуэль.

Я лучше Пушкина стреляю, Была б достойна пули цель.

Мой враг - мой друг, Он мой соперник

И он талантливей меня,

За ним по праву выстрел первый В глухой тайге на склоне дня.

Я знаю запах дымной крови На обомшелом валуне,

Я трижды стрелян и спокоен За смерть, дарованную мне... Так кто ж на горестной поляне, Судьбой храним во цвете лет, Над другом на колени встанет И бросит к черту пистолет?

Итак - прицел! Итак - смятенье

Я вижу, друг, в твоих глазах,

И зло проходит темной тенью, И глохнет дальняя гроза.

И пули наши били мимо И где-то таяли вдали...

И умирали струйки дыма, Не долетая до земли.

Мы вышли из лесу, смеркалось, Над миром властвовал покой, И где-то женщина смеялась,

И плакал мальчик за рекой.

Всего-то мне на счастье надо, Чтобы заснуть в густой траве, Босого мальчика погладить По белокурой голове!

Не мне туда бежать за счастьем, Моя судьба в иных полях...

И надо жить,

И вновь влюбляться,

И метить пулей тополя!

1970

В таежной дебри непролазной, Где сказкой кажется заря,

В кругу богов мы правим праздник Рождения богатыря.

Салют! И троекратный выстрел Встречает гулом водопад, Гудит, гремит на горной выси Лавинным грохотом раскат.

Вот так торжественно и просто, Бросая брызги в облака,

Здесь набирается упорства В борьбе рожденная река.

В каком порыве постоянном, С какою собранностью всей, Штурмует гордые Саяны

Неукротимый Енисей!

И мы развертываем крылья, Взлетаем круто над рекой

И в россыпи алмазной пыли Хватаем радугу рукой!

Еще не раз преграды встанут Как зависть, камни затая,

Но ты пробьешься к океану Река моя, судьба моя!

Пуская меня бурун завертит И крылья выбросит на слом,

Но в этот миг я был бессмертен В звенящем имени твоём!

1956

Легендам здесь легко поверить, Когда над горною тайгой

Встают гранитные химеры Из древней глубины веков.

Легко поверить этим серым, Окаменевшим на лету,

Гигантского сапсана Перьям, Уроненным на землю тут!

За соснами в лесных просветах Встает чеканный силуэт - Похожий на живого деда

Прославленный столбовский Дед.

Золоторогий и реальный По осыпи крутой тропой

Из сказочной таежной дали Идет марал на водопой,

А в сумраке пихтовой чащи Гнездится, может, сотый год Сова, как леший настоящий, Творя таинственный полет!

И я согласен превратиться Хотя бы в старую сосну,

Чтоб в кроне трепыхались птицы, Крикливо празднуя весну!

А над скалой священный ворон Узнал меня издалека!

Зовет его гортанный говор К нему подняться в облака!

Он знает заговор от страха

И тайны в добром колдовстве;

Мой прадед - деревенский знахарь Считался с вороном в родстве...

И, подчинясь безумству храбрых, Готовый жертвовать собой,

Преодолевая боль царапин, Я вызвал Высоту на бой!

Наверх по щелям вертикальным, Обняв нависнувший карниз,

Как бы случайно взгляд прощальный Бросаю я украдкой вниз...

А там, внизу, на острых камнях Веселая толпа зевак

Кричит и машет мне руками, Какой-то подавая знак...

И я ползу в обход карниза, Страхуясь в трещине скалы, Тупым отчаяньем пронизан

В волне восторженной хвалы!

И вот на ветреной вершине Шальной от счастья я стою, И где-то в недоступной сини Я вижу родину свою!

Наперекор текущим бедам, На миг обласкан я судьбой: Она мне выдала победу

И над скалой, и над собой!

1953

Был весна неповторима, Была ясна морская даль…

А мы тогда прощались с Крымом, Глотая сладкую печаль!

Прощай, Коровинская дача,

Где шестьдесят прозрачных дней Я был талантлив и удачен,

И рад раскрывшейся весне! Просветы солнца и лазури

Сверканием ласкали нас, А мы с тобой хотели бури И музыки на этот час!

И как по моему хотенью Гроза надвинулась от гор, И черно-розовые тени

Пересекли морской простор, И ветра был порыв неистов, Кривым ущельем напролом, Он разметал «Уют туриста» Как бы нечаянно крылом… Не поддаваясь этой силе,

Как бы от битвы захмелев, Насквозь промокшие, босые Мы закрепились на скале… И не рискую опуститься

По режущим уступам вниз, Мы словно две морские птицы В соленых брызгах обнялись, И был торжественно тревожен Опасный пост на вышине,

И быть на Байрона похожим

В какой-то миг хотелось мне! А жаль, того никто не видел, И сам неясно сознавал,

Что все случайные обиды Унес с собой девятый вал… Несла свободная стихия На синих волнах корабли… А мы стоим,

здесь край России И где-то Турция вдали…

И будет в розовом кипении В Гурзуфе буйствовать весна!

И птиц пронзительное пение, И волны в золотистой пене, -

Весь мир в волнующем цветении И Аю-Даг…

Уже без нас…

1992

Я не прозрел на мудрых автокурсах, Но понял, точным справкам вопреки, Что сердца моего моторесурсы

Не так уж, к сожаленью, велики...

Стремленье к совершенству - это скорость, У скорости пока предела нет,

А беспредел, известно, за которым

Выходит клином жизнь на белый свет!

Не я придумал вечное движенье, Сработаны не мною тормоза,

А потому, как знак предупрежденья, Как крик беды, горят твои глаза...

От света их мне никуда не деться, И силы торможения вдвоем,

Не выдержит надтреснутое сердце

И не спастись, пригнувшись за рулем!

А там откос и под скалою море,

И, может, взрыв, как яркая звезда,

И перерыв в извечном нашем споре, Ведущий на стоянку в никуда...

Внизу покатая земля

И белые просторы снега, И крестик тени корабля,

Летящего в высоком небе; И этот серебристый знак, Легко зачеркивая горы,

Не может нас догнать никак, Плывущих в голубом просторе. Мы атакуем облака

И обгоняем волны света

И смотрим, как бы свысока, На нашу плоскую планету... Ее зовущий синью край

Нам не догнать, как птицу счастья... О, эта милая игра -

За недоступным счастьем мчаться! И знать, что края света нет,

А только круглая планета

И бесконечный белый свет, Что называем краем света. А нам лететь вокруг Земли,

Чтоб в том же крае приземлиться, Где мы однажды обрели

Упавшее перо жар-птицы! Но он повсюду, этот край, И вечный зов в иные дали, И жизнь, как вечная игра,

Что в детстве мы не доиграли... Так может, в этот раз сыграть - И завалиться рейсом этим

Как бы случайно к Богу в рай

С коммунистическим приветом! И он поймет, оценит риск

Да и простит нам прегрешенье:

И разрешит нам сесть в Норильск, Хотя бы в зону оцепленья!

Да здравствует повсюду жизнь,

Да все что было - будет свято - Да за соломинку держись, - Игра не кончена, ребята!

1993

И степь, и тощие околки Сковал и выбелил мороз, И серебристые метелки Кухтой укутанных берез -

Весь этот мир белесо-тусклый, Что Бог сугробами занес,

Как суть большой равнины русской, Томит тоскливостью до слез!

1967

Ушел в пустынные края, Чтоб никогда тебя не видеть, Пока не одолею я

Пронзительную боль обиды... И здесь, в березовой глуши, Где гаснет осень золотая,

На темном дне моей души Обиды зерна прорастают. И не закрыть на них глаза - Еще не вызрело прощенье, Но тлеет тихая гроза -Болит и просит отомщенья! Но все же шлю тебе цветы - Еще хоть раз тебе присниться! Жестокая, чтоб знала ты,

Что может все еще проститься...

1993